Ассассин вошел в таверну и сел за стойку,в его голове крутились разные мысли,он вспоминал Эгрейд,атаку на Умбар
-хозяин дай мне чего-нибудь покрепче!

*расплатился*
-надо подыщать свежим воздухом
*ассассин вышел из таверны*

NPC, Руна (нордлинг); партнер - Nait Kelly

<<Начало игры>>

10 число Середины Года, 10:55 (утро)

Снар царил на своей кухне уже около получаса. Никого было велено не допускать, однако единственная допущенная на кухню, а это и была дочурка Руна, сновала туда-сюда, ни на секунду не останавливаясь. Она успевала поговорить с посетителями, покивать, посмеяться чьей-то метко отпущенной шутке, оправить передник и, ко всему прочему, вовремя перевернуть, за прихваткой избегая жара огня, сочное жарившееся мясо. Снар в то время корпел над изысканным земляничным кремом для пирога с лесными ягодами. Не просто так, абы с чего, по своему собственному желанию: в «Радушие» решили нагрянуть уважаемые господа чейдинхольские рыцари, как же, как же... А, как подсказывало чутье, простыми блюдами тут не обойдешься, избалованные любители помахать мечами во главе с этим… как же его?.. ну, словом, сыночком графским, белоручкой еще тем, подобных оскорблений в свой адрес не потерпят. Что вы! Им нужно что-то особенное, исключительное, а ты сиди и думай, что, да когда еще и вдрызг пьяный хозяин по твою душу зуб точит… Сущее наказание.
Беленькие ножки просеменили между развязного ряда черненых рыцарских сапог. Выслушав очередные пожелания, Руна задержала их в мыслях и, пока не забылись, поскорей побежала на кухню, где ждал, мучаясь, отец.
-Ну и привереды! – вздохнула дочурка, торопливо домывая очередную кастрюлю со следами бурной работы мысли. Вернее, следы были вовсе не мыслей, ясное дело, а попыток приготовить что-нибудь более-менее подходящее вкусам этих чревоугодников. Ну, не нравится им папина стряпня… Так зачем тогда каждый раз приходить, недоумевала Руна. Посмеяться лишний раз охота большая, барины вы разэдакие?!
Потом, закончив с трудоемким процессом мытья посуды, вытерла руки о передник и взялась разминать ягоды в чашке специальной ложечкой, постепенно, по капле, добавляя сироп и сверяясь с пропорциями, указанными отцом…
Снар только вздыхал.

Этот парнишка пару раз попадался на глаза при дворе, но Фарвилу уже до зубовного скрежета успела надоесть всклоченная шевелюра. И личико, которым этого синюшного решили наделить милостивые Альмалексия и Дибелла, тоже порядочно портило и без того скверное настроение – да хотя бы самим своим существованием… Противу обыкновения, не привыкший себя в чем-либо сдерживать и ограничивать, Индарис-младший мог стерпеть хоть что-то – присутствие наглеца, прямо скажем, выводило его из себя довольно-таки сильно, - лишь в угоду своему уважаемому отцу. Но откровенное хамство далеко выходило в рамки того, что им не поощрялось – и настолько же откровенно… бесило. И вдали от родных пенат, тем более… Говоря кратко и по делу, к учтивой беседе сей представитель рода данмерского был расположен менее всего.
В этом случае было просто достаточно одного слова, чтобы костер вспыхнул.
Взгляд угольно-красных глаз вцепился в означенного парнишку.
-Как ты посмел оскорбить высокородного господина Фарвила Индариса, сына Андела Индариса, графа чейдинхольского?!
Эфес меча дэйдрического стекла на перевязи, многозначительно выглядывающий из-под плаща, ухоженные темные волосы и неугасимые алые глаза, сурово глядящие исподлобья… И, конечно, еще развязно и – до чего удивительно сочетание! – с какой-то грациозной надменностью закинутая нога на ногу определенно довершали образ, выдавая в этом господине особу голубой крови. Конечно, сам Фарвил Индарис. Собственной персоной. Редкостный дурак… Седой завсегдатай при коричневом плаще, усмехавшийся из своего угла, это знал прекрасно.
И двое из четверки рыцарей, конечно, уже готовы были схватить и тащить парнишку, куда перст ясновельможного повелит… Если бы на пути их не объявился тот же странный седой завсегдатай.
-А твоего мнения, бродяга, никто не спрашивал! – рыкнул один из сотоварищей Фарвила, смерив "бродягу" полным омерзения взглядом. - Развелось тут всякой швали…
-Послушайте, господа… - робко обратился к рыцарям седой. – Господин Фарвил, вне сомнения, уважаемый и достойный мер. Он, видимо, настолько уважаем, что слова ничтожных смертных разят его пуще эбонитовых копий на турнирах Чейдинхола…
Фарвил исподлобья, бешено и тупо уставился в сторону "бродяги". И одновременно уставились истуканы в черненых доспехах. Седой же (да был ли вмешавшийся стариком?) раздвинул губы в презрительной усмешке...
Фарвил никогда не побеждал на турнирах. Никогда. И если и можно было его уязвить больнее, то постоялец таверны, словно догадавшись, это уже сделал.
-А ну, заткнись! Схватить! – не своим от бешенства голосом прохрипел ясновельможный…
Руна, замешкавшаяся тем временем у отца, снова нырнула в зал и поспешила к месту у окна, которое занимал обычно седой. Заказ, как всегда, самый незамысловатый: ломоть хлеба и кусок жареного мяса… Однако заказу не суждено было завершить свое путешествие до стола… Потому что Руна застыла, созерцая представшую ее глазам картину.
Мальчишки, "любители поразмахивать мечами" (деревянными, что-то подсказывало), явно напоролись не на любителя. Они сбито дышали, подобно двум упрямым вьючным животным, наседая с обеих сторон. Знай Гаэтан, что мальчишки хоть чего-то стоят, не стал бы высказываться, вступился бы молча. А так… было даже, в каком-то смысле, забавно… Как и предугадывать каждое следующее действие глупого юнца.
Фарвил наблюдал разворачивающееся действо с гремучей смесью бешеной злобы и величайшего разочарования.
-Дядя, вы что?! – воскликнула, наконец, Руна, первой опомнившаяся, и обратилась уже ко всем присутствующим:  – Кто-нибудь, стражу позовите!
Никто из постояльцев с места не шелохнулся.

Оба рыцаря выдохлись. Привалившись к столам на самом ходу, они исподлобья наблюдали за седым завсегдатаем, подобно двум разъяренным цепным псам. Двое других поочередно напряженно взглядывали на Фарвила, ожидая приказов.
А Гаэтан смотрел на щуплого живописца и улыбался. И где только в нем умещалась вся эта сила воли, стойкость? Впрочем, для их профессии…
…Однако кое-что в самой ситуации изменилось: взглядам всех явился, наконец, вышибала. Молодой, крепкого сложения нордский амбал с мрачным и корявым мясницким лицом – рожей, если точнее, многое повидавшей. Так вот, выражение, на сей рябой роже запечатленное, было совсем недвусмысленным, весьма и весьма прочувствованным, видимо, согласно важности момента. Вышибала медленно, с оттяжечкой, разминал масластые пальцы.
Гаэтан, благодарно покосившись на ревнителя здешних суровых законов, решил все же добавить:
-В случае продолжения беспорядков, ваша светлость, увы, городская стража будет вынуждена взять вас под арест. Вы в Бруме, милейший, не забывайте об этом…
С этими словами он подошел и просто-напросто срезал у ближайшего рыцаря, оторопевшего от такой наглости, кошель. Делать это он умел мастерски и тихо, но на сей раз специально проделал напоказ – во всеуслышание, так сказать, чтобы видели.
Взгляды всех перемещались от одного участника разыгравшейся сцены к другому, от другого третьему... и так по кругу, без конца. Заинтересованные.
-Ого, золото, надо же… - определил Гаэтан по весу и обратился уже к вышибале: – Этого будет достаточно?
Со здешней стражей Гаэтана связывали доверительные отношения. Не совсем такие, какие связывают старых воров и не забывших времена их триумфа стражников, вовсе нет…
Бурд, из прежнего Легиона, давно проникся к этому в прошлом уважаемому гражданину (а ныне старому прощелыге) уважением. Да, в прошлом, как знал молодой капитан, этот жилистый старикан был Легионером и славным воякой старой закалки, теперь... Впрочем, все отживает и уходит. Лучшие уходят в небытие или портятся, как хороший твердый скинградский сыр, покрываясь плесенью предательств; но если этот человек и предал, то все же не до конца… Кроме того, как слышал Бурд, хоть и самому не довелось увидеть, этот же человек помогал страже при осаде городов во время кризиса Обливиона…
Ничто не забывается.
Предложение было одобрено кивком. Звонкий мешочек перелетел в загребущие лапы детины и потонул в глубоком кармане. Гаэтан осклабился.
Глаза-угли действительно предвещали пожар, и немалый, и были обращены к наглому проходимцу, посмевшему – простолюдин! - заикнуться о проигранных турнирах. Поперхнувшись собственным злым, разгоряченным дыханием, Фарвил вновь вперился во вконец охамевшего мальчишку и, не преминув повелительно указать на предмет своего негодования пальцем, судорожно пролаял:
-Ты… Ты должен делать то, что тебе прикажут! Или тебе деньги за что-то другое платят?! Мой отец…
Последующие слова так и не услышала досточтимая публика, ибо злосчастного декламирующего окатило ведром ледяной воды – слова так и пошли ко дну. Оскорбленный потомок дворянского рода походил теперь на взъерошенную и мокрую крысу и был повергнут окончательно. Дрожа, с залитыми сочленениями доспехов, он, подняв голову, в величайшем негодовании узрел над кадью все того же улыбчивого старикашку. Старикашка, впрочем, не улыбался: в его первостепенную задачу входило препроводить доблестную компанию рыцарей, чем на пару с вышибалой и занялся.
Узорчатый поднос дрожал тоже; бледнее снегов, Руна безмолвно поражалась увиденному.
-Ты мне за это заплатишь, старый хрыч. Только попробуй объявиться в Чейдинхоле… - каменным, не своим голосом произнес Фарвил. – Только попробуй еще там что-нибудь вякнуть, с тебя не одну шкуру спустят, это я тебе обещаю, и не три.
Зависла какая-то неприятная тишина, но длилась недолго.
-Ваша светлость, будьте так добры… - Гаэтан тонко усмехнулся, расставшись с емкостью для хранения разновсяких жидкостей, и, наклонившись, сделал попытку ухватиться за гравированный наплечник доспехов в потеках воды. Попытка не удалась: оскорбленный сим фамильярным жестом, графский отпрыск ускользнул и с бесконечной ненавистью воззрился на протянутую руку. Затем, не дожидаясь продолжения набирающего обороты действа, поднялся сам и направился к выходу. На выходе все-таки обернулся, провожая взглядом выталкиваемых на улицу соратников, и злобно заявил:
-Я говорил вполне серьезно, лохмотник. Возись со своими детьми, сколько влезет, мне-то что?! Надеюсь, ты не маразматик и не полный идиот и внимешь тому, что было сказано. 
Возмущенно захлопнулась крепко сколоченная дверь.
Вслед вельможному понесся дружный смех десяток глоток. Посетители просто рвали животы, ухохатывались до слез, до рези и колик - потешались, естественно, не над Гаэтаном… Вышибала же, поняв, что продолжения не предвидится, сунулся за дверь винного погреба, словно улитка – в свой домик.
-Спасибо, мальчик, - наконец, когда все отсмеялись, ответил Гаэтан, усаживаясь за свой стол. – Ты молодец, хорошо его отчитал... Только для таких, как он, всегда правы не слова, а сила. Он бы провизжал тут еще с полчаса, отстаивая оскорбленную гордость...
Седой пожал плечами.
Подоспела Руна со своим подносом.
-Ух, и разозлился!– затараторила она, вне сомнения, восхищенная обоими. – Думала, все тут вверх тормашками будет… Спасибо, дядя…
Глаза девчонки, устремленные на эльфа, сияли:
-А вы… правда, художник, и такой известный? Я вас здесь и не видела ни разу... извините…

Гаэтан усмехнулся было на этот странный монолог – монолог? - но улыбка быстро сползла с его лица.
"А мальчик-то не совсем здоров… Талос, надо же… Сначала Мирили…"
Но Мирили… О Мирили Гаэтан думал уже не с таким негодованием, как прежде. Девочка получила свое. Жизнь еще научит ее, как следует обращаться с людьми… Будут там и горькие слезы, слезы раскаяния, но Гаэтану незачем знать и видеть. Это, собственно, уже не его дело… 
На вопрос, пышущий нездоровым интересом, Гаэтан не решался ответить правдой. Не потому, что в таверне был не один десяток глаз – всеобщее обозрение. Не потому, что люди вокруг него кое-что, да знали о его личности, и не с самой приятной стороны. Не потому даже, что взвешивал "за" и "против" реакции окружающих – мнение окружающих его заботило столько же, сколь и ветер за окном. Память может ранить больнее, чем чужие насмешки, значительно больнее...
-Да, мальчик… Да, Аннон, у меня есть дочь. Ей около тридцати. Она красива, но неимоверно глупа и вздорна. Но я все равно ее люблю…
Гаэтан улыбнулся, поймав глазами свое отражение, плескавшееся на дне кубка, и одним махом кубок осушил. Дочери у Гаэтана не было.
Сын умер уже много лет назад. Сыну не было пятнадцати, когда убийцы оставили на месте дома Гаэтана кучу горелых головешек. Гаэтан тогда думал, что не сможет пережить тот день. Пережил. Только волосы с тех пор несли на себе пепел – призрак пепла того дня. Если бы сын вырос, если все бы сложилось не так, он обзавелся бы прекрасной родственницей в лице Мирили. Успел бы понянчить внуков и с радостью отправился бы на покой. Но жизнь рассудила по-другому. Совсем не так, как он предполагал…
-Я зачту на вас! – быстренько влезла в разговор девочка. – И не беляк он. Гаэтан.
Гаэтан тем временем увлекся нарезанием жареного мяса. На краешке накрахмаленной скатерти незаметно для Руны лежал фигурный леденец – петушок на палочке. Через прозрачную зелень видна была каждая трещинка высохшего дерева.
Возвращаясь из своих путешествий по Коловии, седой завсегдатай часто привозил гостинцы для маленькой девочки. Пряники, сушеные фрукты, леденцы… Снар был решительно против: нечего дочь баловать, а то еще от рук отобьется. Гаэтан же научился отдавать подарки из Коловии незаметно.   
-Я… извините… - под напором Найта Руна стушевалась.
Смутившись, девочка принялась теребить свисавшую скатерть – и по совершенной случайности заметила леденец. 
-Спасибо, дядя.
Леденец укрылся от глаз в кармашке передника.
-У меня папа в молодости был худым, это только в возрасте уже раздобрел. А вы правда художник? – снова вернулась она к началу разговора. – Я так хочу посмотреть, как художники работают… Как рисуют, ну… Никогда не видела…